Неточные совпадения
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено просвещение. Через полчаса Бородавкин, обремененный добычей, въезжал с триумфом в город, влача за собой множество пленников и заложников. И так как в числе их оказались некоторые военачальники и другие
первых трех
классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, однако, для верности, глаза), а прочих сослать на каторгу.
На
первой остановке он перешел во второй
класс и познакомился с добровольцами.
Не шевельнул он ни глазом, ни бровью во все время
класса, как ни щипали его сзади; как только раздавался звонок, он бросался опрометью и подавал учителю прежде всех треух (учитель ходил в треухе); подавши треух, он выходил
первый из
класса и старался ему попасться раза три на дороге, беспрестанно снимая шапку.
Все-то мы, все без исключения, по части науки, развития, мышления, изобретений, идеалов, желаний, либерализма, рассудка, опыта и всего, всего, всего, всего, всего, еще в
первом предуготовительном
классе гимназии сидим!
Избалованный ласковым вниманием дома, Клим тяжко ощущал пренебрежительное недоброжелательство учителей. Некоторые были физически неприятны ему: математик страдал хроническим насморком, оглушительно и грозно чихал, брызгая на учеников, затем со свистом выдувал воздух носом, прищуривая левый глаз; историк входил в
класс осторожно, как полуслепой, и подкрадывался к партам всегда с таким лицом, как будто хотел дать пощечину всем ученикам двух
первых парт, подходил и тянул тоненьким голосом...
Все, что говорил Турчанинов, он говорил совершенно серьезно, очень мило и тем тоном, каким говорят молодые учителя,
первый раз беседуя с учениками старших
классов. Между прочим, он сообщил, что в Париже самые лучшие портные и самые веселые театры.
— Ты что не играешь? — наскакивал на Клима во время перемен Иван Дронов, раскаленный докрасна, сверкающий, счастливый. Он действительно шел в рядах
первых учеников
класса и
первых шалунов всей гимназии, казалось, что он торопится сыграть все игры, от которых его оттолкнули Туробоев и Борис Варавка. Возвращаясь из гимназии с Климом и Дмитрием, он самоуверенно посвистывал, бесцеремонно высмеивая неудачи братьев, но нередко спрашивал Клима...
— Не тому вас учат, что вы должны знать. Отечествоведение — вот наука, которую следует преподавать с
первых же
классов, если мы хотим быть нацией. Русь все еще не нация, и боюсь, что ей придется взболтать себя еще раз так, как она была взболтана в начале семнадцатого столетия. Тогда мы будем нацией — вероятно.
Когда опекун привез его в школу и посадили его на лавку, во время
класса, кажется,
первым бы делом новичка было вслушаться, что спрашивает учитель, что отвечают ученики.
Прибавлю, однако, что я кончил гимназический курс в последнем году плохо, тогда как до седьмого
класса всегда был из
первых, а случилось это вследствие той же идеи, вследствие вывода, может быть ложного, который я из нее вывел.
В гимназии я до самого седьмого
класса был из
первых, я был очень хорош в математике.
Здесь, в толпе низшего
класса, в большинстве, во-первых, бросается в глаза нагота, как я сказал, а потом преобладает какой-нибудь один цвет, но не из ярких, большею частью синий.
Председательствующий Никитин был совершенно искренно уверен, что суждения о разных чиновниках
первых двух
классов, с которыми он входил в сношения во время своей службы, составляют очень важный исторический материал.
Написав вчера главу, в которой сильно досталось некоторым чиновникам
первых двух
классов за то, что они помешали ему, как он формулировал это, спасти Россию от погибели, в которую увлекали ее теперешние правители, — в сущности же только за то, что они помешали ему получать больше, чем теперь, жалованья, он думал теперь о том, как для потомства всё это обстоятельство получит совершенно новое освещение.
Первый ответ делает марксизм преходящей и относительной теорией, полезной в борьбе
классов, но не могущей претендовать на истинность, он уравнивает марксизм со всеми остальными теориями и идеологиями.
— Да, папа, он сам говорит, а сам у нас
первый по латинскому в
классе, — отозвался и Илюша.
Кстати, в
классах он всегда стоял по учению из лучших, но никогда не был отмечен
первым.
— Он сам
первый начал! — закричал мальчик в красной рубашке раздраженным детским голоском, — он подлец, он давеча в
классе Красоткина перочинным ножиком пырнул, кровь потекла. Красоткин только фискалить не хотел, а этого надо избить…
— Во-первых, я и сам могу понимать, без научения, а во-вторых, знайте, вот это же самое, что я вам сейчас толковал про переведенных классиков, говорил вслух всему третьему
классу сам преподаватель Колбасников…
Доктор Гааз был преоригинальный чудак. Память об этом юродивом и поврежденном не должна заглохнуть в лебеде официальных некрологов, описывающих добродетели
первых двух
классов, обнаруживающиеся не прежде гниения тела.
Какая верность своим началам, какая неустрашимая последовательность, ловкость в плавании между ценсурными отмелями, и какая смелость в нападках на литературную аристократию, на писателей
первых трех
классов, на статс-секретарей литературы, готовых всегда взять противника не мытьем — так катаньем, не антикритикой — так доносом.
Была у Жукова еще аллегорическая картина «После потопа», за которую совет профессоров присудил ему
первую премию в пятьдесят рублей, но деньги выданы не были, так как Жуков был вольнослушателем, а премии выдавались только штатным ученикам. Он тогда был в
классе профессора Савицкого, и последний о нем отзывался так...
После обедни нас не отпускали домой, а опять гнали в тот же
класс. Предстояло объяснение евангелия. Опять пятиминутная перемена, звонок. Успевший переодеться в церкви законоучитель входит на кафедру.
Первый вопрос его будет...
Еще в Житомире, когда я был во втором
классе, был у нас учитель рисования, старый поляк Собкевич. Говорил он всегда по — польски или по — украински, фанатически любил свой предмет и считал его
первой основой образования. Однажды, рассердившись за что-то на весь
класс, он схватил с кафедры свой портфель, поднял его высоко над головой и изо всей силы швырнул на пол. С сверкающими глазами, с гривой седых волос над головой, весь охваченный гневом, он был похож на Моисея, разбивающего скрижали.
— Господа, господа!.. Что вы делаете? — кричит дежурный,
первое ответственное лицо в
классе, но его не слушают. Дождь жвачек сыплется ливнем. Кто-то смочил жвачку в чернилах. Среди серых звезд являются сине — черные. Они липнут по стенам, на потолке, попадают в икону…
Он был
первым учеником в своем
классе, довольно, кажется, развитой, кое-что читавший и способный, но на вид это был совершенно медвежонок, смотревший всегда исподлобья.
Все это было довольно красиво, но почему-то на
первый взгляд
классу не понравилось.
Инцидент был исчерпан. В
первый еще раз такое столкновение разрешилось таким образом. «Новый учитель» выдержал испытание. Мы были довольны и им, и — почти бессознательно — собою, потому что также в
первый раз не воспользовались слабостью этого юноши, как воспользовались бы слабостью кого-нибудь из «старых». Самый эпизод скоро изгладился из памяти, но какая-то ниточка своеобразной симпатии, завязавшейся между новым учителем и
классом, осталась.
Художника Собкевича у нас убрали в конце
первого же года моего пребывания в житомирской гимназии: началось «обрусение», а он не мог приучиться говорить в
классе только по — русски.
Наутро я пошел в гимназию, чтобы узнать об участи Кордецкого. У Конахевича — увы! — тоже была переэкзаменовка по другому предмету. Кордецкий срезался
первый. Он вышел из
класса и печально пожал мне руку. Выражение его лица было простое и искренне огорченное. Мы вышли из коридора, и во дворе я все-таки не удержался: вынул конверт.
Один из лучших учителей, каких я только знал, Авдиев (о котором я скажу дальше), в начале своего второго учебного года на
первом уроке обратился к
классу с шутливым предложением...
Первым результатом его системы было то, что
класс почти перестал учиться.
Это было заведение особенного переходного типа, вскоре исчезнувшего. Реформа Д. А. Толстого, разделившая средние учебные заведения на классические и реальные, еще не была закончена. В Житомире я начал изучать умеренную латынь только в третьем
классе, но за мною она двигалась уже с
первого. Ровенская гимназия, наоборот, превращалась в реальную. Латынь уходила
класс за
классом, и третий, в который мне предстояло поступить, шел уже по «реальной программе», без латыни, с преобладанием математики.
Являясь в
класс, он
первым делом спрашивал меня...
У нас он считался аристократом, по крайней мере я так называл его: прекрасно одевался, приезжал на своих лошадях, нисколько не фанфаронил, всегда был превосходный товарищ, всегда был необыкновенно весел и даже иногда очень остер, хотя ума был совсем не далекого, несмотря на то, что всегда был
первым в
классе; я же никогда ни в чем не был
первым.
Уже в третьем
классе ходили по рукам рукописные списки Баркова, подложного Пушкина, юношеские грехи Лермонтова и других: «
Первая ночь», «Вишия», «Лука», «Петергофский праздник», «Уланша», «Горе от ума», «Поп» и т. д.
По отношению к другим девицам заведения она занимает такое же место, какое в закрытых учебных заведениях принадлежит
первому силачу, второгоднику,
первой красавице в классе-тиранствующей и обожаемой.
Дрозденко обыкновенно недели две щупал новичков и затем, отделив овец от козлищ, с
первыми занимался, а последних или держал на коленях, или совсем выгонял из
класса.
Молодого казака Климовского стал играть гимназист седьмого
класса, большой франт, который играл уже эту роль прежде и известен был тем, что, очень ловко танцуя мазурку, вылетал в своем
первом явлении на сцену.
— Господин Сперанский, как, может быть, небезызвестно вам,
первый возымел мысль о сем училище, с тем намерением, чтобы господа семинаристы, по окончании своего курса наук в академии, поступали в оное для изучения юриспруденции и, так как они и без того уже имели ученую степень, а также и число лет достаточное, то чтобы сообразно с сим и получали высший чин — 9-го
класса; но богатые аристократы и дворянство наше позарились на сие и захватили себе…
Бьет час; слышится сигнальный свист; поезд близко. Станция приходит в движение: поднимается шум, беготня, суета. В моих ушах, словно перекрестный огонь, раздаются всевозможные приветствия и поощрения. Дурак! разиня! простофиля! фалалей! Наконец, я добираюсь до вагона 2-го
класса и бросаюсь на
первую порожнюю скамью, в надежде уснуть.
Троекратный пронзительный свист возвещает пассажирам о приближении парохода к пристани. Публика
первого и второго
классов высыпает из кают на палубу; мужики крестятся и наваливают на плечи мешки. Жаркий июньский полдень; на небе ни облака; река сверкает. Из-за изгиба виднеется большое торговое село Л., все залитое в лучах стоящего на зените солнца.
Я выполнил в Кёльне свой план довольно ловко. Не успел мой ночной товарищ оглянуться, как я затесался в толпу, и по
первому звонку уж сидел в вагоне третьего
класса. Но я имел неосторожность выглянуть в окно, и он заметил меня. Я видел, как легкая тень пробежала у него по лицу; однако ж на этот раз он поступил уже с меньшею развязностью, нежели прежде. Подошел ко мне и довольно благосклонно сказал...
Только спустя несколько минут он сообразил, что иные, не выдержавши выпускных испытаний, остались в старшем
классе на второй год; другие были забракованы, признанные по состоянию здоровья негодными к несению военной службы; следующие пошли: кто побогаче — в Николаевское кавалерийское училище; кто имел родню в Петербурге — в пехотные петербургские училища;
первые ученики, сильные по математике, избрали привилегированные карьеры инженеров или артиллеристов; здесь необходимы были и протекция и строгий дополнительный экзамен.
Из Нижнего я выехал в
первой половине июня на старом самолетском пароходе «Гоголь», где самое лучшее было — это жизнерадостный капитан парохода, старый волгарь Кутузов, знавший каждый кусок Волги и под водой и на суше как свою ладонь. Пассажиров во всех трех
классах было масса. Многие из них ехали с выставки, но все, и бывшие, и не бывшие на выставке, ругались и критиковали. Лейтмотив был у всех...
Было время, я ей нравился: но, во-первых, я для нее слишком легкомысленный молодой человек, а ты существо серьезное, ты нравственно и физически опрятная личность, ты… постой, я не кончил, ты добросовестно-умеренный энтузиаст, истый представитель тех жрецов науки, которыми, — нет, не которыми, — коими столь справедливо гордится
класс среднего русского дворянства!
Нет Агатона! Он мчится на всех парах в Петербург и уже с
первой минуты чувствует себя угнетенным. Он равен всем; здесь, в этом вагоне, он находится точно в таких же условиях, как и все. В последний раз он путешествует в 1-м
классе и уже не слышит того таинственного шепота: это он! это помпадур! — который встречал его появление в прежние времена!
Во-первых, они были люди одинокие — муж и жена, может быть, даже и не муж и не жена, а я хочу сказать, что у них не было детей; во-вторых, они были люди очень небогатые, часто ссорились и вообще вели жизнь мелкого служилого петербургского
класса.
Для
первого начала, когда он появился в нашей гимназии, ему в третьем
классе прочли вместо молитвы «Чижик, чижик, где ты был» и т.д.
Директором гимназии был И.И. Красов. В
первый раз я его увидел в
классе так...